Вашингтон Ирвинг - Рассказы о Дольфе Хейлигере (сборник)
Весь мокрый, он присел на влажный, еще не успевший просохнуть камень. Что делать дальше? Где найти кров? Близился час всеобщего отдохновения: птицы возвращались в свои привычные гнезда, в сумеречном воздухе стали носиться летучие мыши, и козодой, паря высоко над землей, казалось, выкликал на небо звезды. Наконец подкралась ночь и окутала все непроницаемым мраком; хотя лето было в разгаре, ветерок, скользивший над рекой и сырыми лесами, основательно пробирал и пронизывал Дольфа, промокшего насквозь.
Поникший и подавленный, потерявший всякую надежду, сидел он на своем камне. Вдруг между деревьев он заметил огонек, мерцавший совсем близко от берега, в том месте, где изгиб реки образует просторную бухту. Этот огонек вернул Дольфу бодрость: он принес с собою надежду, что, быть может, невдалеке он разыщет человеческое жилье, в котором найдет чем удовлетворить настоятельные требования желудка и – что в равной мере было необходимо в его положении – удобный ночлег. С огромными трудностями преодолевал он расстояние, отделявшее его от огня: он двигался по выступам скал, подвергаясь опасности соскользнуть в воду, перелезал через стволы огромных деревьев, иные из которых были только что повалены бурей и лежали, так плотно примыкая друг к другу, что ему приходилось с трудом пробиваться сквозь их ветви. Наконец он достиг гребня скалы, нависшей над небольшою лощиной, в которой горел заветный огонь. Оказалось, что это костер, разложенный у подножия старого дерева, одиноко стоявшего посреди зеленой лужайки, зажатой со всех сторон скалами. Костер бросал красные блики на серые камни и нависающие деревья, оставляя кое-где темные пятна, казавшиеся входами в многочисленные пещеры. Рядом журчал маленький ручеек; в нем виднелось зыбкое отражение пылающего костра. Около огня двигались две фигуры; кроме того, несколько человек сидели возле него на корточках. Так как эти люди расположились между ним и огнем и находились в тени, Дольфу не удалось разглядеть их как следует, но случайно один из них подошел к костру с другой стороны, и благодаря тому, что его осветил отблеск пламени, Дольф по раскрашенному лицу и сверканию серебряных украшений определил, что перед ним был индеец. Он присмотрелся внимательнее и увидел прислоненные к стволу дерева ружья и распростертый на земле труп.
Дольф насторожился: не попал ли он в еще худшее положение; судя по всему, пред ним были те самые люди, которые стреляли в него из оврага. Не решаясь в столь пустынном и диком месте довериться этим бесчеловечным варварам, он сделал попытку потихоньку уйти. Однако он опоздал: индеец, со свойственной его расе орлиною зоркостью, заметил легкое движение в кустах среди скал и схватил одно из прислоненных к дереву ружей; еще миг – и меткая пуля навсегда исцелила бы Дольфа от страсти к бродяжничеству и приключениям. Он громко выкрикнул по-индейски дружеское приветствие; сидевшие у костра вскочили на ноги. Ему ответили таким же приветствием и приглашением подсесть к огоньку.
Он приблизился, на сердце у него отлегло: компания у костра состояла, оказывается, не только из индейцев, но и из белых. Главарем был, судя по всему, тот, кто сидел на пне у огня, – широкоплечий плотный мужчина, уже немолодой, но еще свежий и крепкий. Лицо его, загорелое и обветренное, приобрело почти такой же оттенок, как у индейцев. У него были крупные, но свидетельствовавшие об открытом и веселом нраве черты лица, нос с горбинкой и рот, заставлявший вспомнить о большом доге. Лицо до половины было закрыто тенью, отбрасываемой широкополой шляпой с оленьим хвостом, из-под которой виднелись коротко остриженные пряди седых волос. Одежду его составляли охотничья блуза, индейские гамаши и мокасины; стан перехватывал широкий бисерный пояс, на котором висел томагавк. Всмотревшись внимательно, Дольф, к великому своему изумлению, уловил в его облике что-то общее со стариком из «Дома с привидениями». Впрочем, этот человек был моложе, совсем по-иному одет и отнюдь не мрачного вида; установить, в чем именно заключается сходство, было бы в высшей степени затруднительно, но что сходство тут действительно было, в этом не могло быть никакого сомнения. Дольф подошел к нему не без страха, но ему был оказан самый искренний и радушный прием, так что он несколько успокоился. Оглядевшись вокруг, он увидел, что встревоживший его труп – просто-напросто туша убитой лани; опасения его рассеялись окончательно; наконец щекочущий ноздри лакомый запах, исходивший из объемистого котла, подвешенного над огнем при помощи кривой ветви, и удостоверявший, что на ужин варится вкусное блюдо, привел его в отличное настроение.
Оказалось, что он наткнулся на одну из тех бродячих охотничьих партий, какие в те дни нередко составлялись из поселенцев, живущих на берегах Гудзона. Охотник всегда гостеприимен, и ничто не делает людей общительнее и проще, чем встреча в глуши. Начальник партии, лукаво посмеиваясь, предложил ему глоток горячительного напитка, чтобы согреть, как он выразился, простывшее сердце. Он велел также одному из своих подчиненных принести из лодки, что стояла поблизости, в небольшой бухточке, что-нибудь из одежды, так как та, что была на Дольфе, промокла насквозь, и ее следовало просушить у огня.
Дольф выяснил, что, как он и прежде подозревал, выстрел из ущелья, чуть-чуть не положивший предел его земному существованию, когда он стоял у самого края пропасти, исходил от тех самых людей, с которыми он сидел теперь у костра. Один среди них едва не был раздавлен обломком скалы, который случайно свалил Дольф, и жизнерадостный охотник в широкополой шляпе с оленьим хвостом выстрелил, целясь в то место, где, как он видел, зашевелились кусты, предполагая, что это какое-нибудь животное. Он весело посмеивался над своей ошибкой и, будучи уверен, что отпускает великолепную охотничью шутку, сказал: «Честное слово, голубчик, если бы я увидел вас хоть мельком, вам пришлось бы сковырнуться с вашей скалы. Антони ван дер Хейден бьет обычно без промаха». Последние слова раззадорили любопытство Дольфа, и несколько предложенных им вопросов уяснили ему характер этого человека и окружающей его ватаги лесных бродяг. Охотник в широкополой шляпе и охотничьей блузе был, таким образом, не кто иной, как Антони ван дер Хейден из Олбани, о котором Дольфу не раз приходилось слышать. О нем и в самом деле ходила куча всяких рассказов: будучи человеком во многих отношениях незаурядным и ведя причудливый образ жизни, он приводил в изумление своих тихих и смирных голландских соседей. Обладая значительным состоянием, – отец оставил ему в наследство обширные пространства дикой, никем не заселенной земли и целые бочонки, полные вампума[18], – он имел возможность беспрепятственно удовлетворять свою склонность к бродяжничеству. Вместо того чтобы вести спокойное и размеренное существование, есть и пить в положенное для этого время, выкуривать для развлечения трубку на скамье перед домом и проводить ночь в удобной постели, он находил удовольствие в опасных и утомительных странствиях по горам и лесам. Он никогда не чувствовал себя таким счастливым и жизнерадостным, как бродя где-нибудь в лесных чащах, ночуя под деревьями или в наскоро сложенном из древесной коры шалаше, а также плавая по реке или какому-нибудь неведомому горному озеру, занимаясь рыбной ловлей или охотою на болотную дичь и живя один Бог знает как.
Он был большим другом индейцев и горячим поклонником их образа жизни, в котором находил подлинную свободу и который казался ему мужественным и благородным. Даже в Олбани он постоянно имел при себе нескольких краснокожих, которые слонялись по всему дому, спали, подобно собакам, на солнцепеке, готовили охотничьи и рыболовные снасти для очередной экспедиции и стреляли из лука по цели.
И хотя эти дикари подчинялись геру Антони столь же беспрекословно, как подчиняется охотнику свора собак, тем не менее они немало досаждали привыкшим к тишине и порядку соседям. Антони ван дер Хейден был, однако, богат, и никто не решался перечить ему в чем бы то ни было; кроме того, он был прост в обращении и всегда оживлен и весел, и это снискало ему популярность. Идя по улице, он неизменно напевал какую-нибудь старинную голландскую песенку и за целую милю шумно приветствовал всякого встречного; входя к кому-нибудь в дом, он дружески хлопал хозяина по спине, жал ему руку до тех пор, пока тот не начинал корчиться и стонать, целовал у него на глазах его хозяйку и дочерей – словом, у гера Антони не было ни капельки чванства или надменности.
Кроме индейцев вокруг него постоянно толклись трое или четверо белых; эти люди смотрели на него как на своего покровителя, пользовались его столом и время от времени удостаивались приглашения отправиться вместе с ним в экспедицию. Вот и сейчас, в сопровождении своей разноцветной свиты, плавал он по Гудзону на небольшой пинассе[19], которую выстроил ради подобных скитаний. С ним были двое белых, одетых наполовину по-европейски, наполовину на индейский лад; на них были мокасины и охотничьи рубашки; четверо остальных были его любимцы – индейцы. Они без всякой цели довольно долго бродяжили по реке, пока не оказались, наконец, среди гор. Тут они провели два-три дня, охотясь на ланей, которые все еще встречались в этих диких местах.
